I. Иномирье

Гуляя по развалинам рая, без работы не останешься.

В конце земного пути каждой душе в наследство достаётся собственный мир, разрушенный в меру прегрешений, сотворённых за все предыдущие жизни. На моей планете никого, кроме меня, не было – лишь дымящиеся обломки былой цивилизации напоминали о присутствии homo sapience. К сожалению, именно дым, пожары и всеобщая разруха являются моим достоянием. Теперь мне, наделавшему столько бед, предстоит восстановить облик некогда живой, плодородной и прекрасной планеты, и мысль о том, что эта космическая жемчужина перейдёт в руки одного из моих нерадивых потомков и будет вновь изуродована и сожжена, уже перестала меня так угнетать…

Я не помню все свои жизни. Последнее воплощение – самое яркое в памяти, а все предшествующие подобны смазанной фотоплёнке. На пути достижения Источника (просветления, Бога – люди часто называют одно и то же разными именами) я выбрал правую тропу. Это значит, что я решил остаться тут, вне круга рождений и смертей, и медленно, но верно отрабатывать свой долг.

Порой я слышу светлые тёплые голоса – они отвечают на мои незаданные вопросы или дают неожиданный совет, в котором я нуждаюсь. Как-то они сказали, что бо̒льшая часть разрушений приходится на первые десять жизней. И хотя я человек сомнения (до сих пор ощущаю себя человеком), но этим голосам доверяю всецело. Именно они попросили меня выбрать правую тропу. Это значит – больше не рождаться. Пойди я налево, мог бы достичь результата куда быстрее. Даже понимая, что земной мир – не единственный, что в веренице реальностей я не исследовал почти ничего, что, будучи человеком горячим, в новой жизни я наверняка опять наломаю дров, первое время я всё равно рвался к скорейшему перерождению на Земле, но, дойдя до распутья, уже был убеждён в необходимости правого пути. Они сказали, что здесь я буду полезнее и себе, и другим – существам во всех мирах. И я остался.

Предполагаю, что эти голоса доходят и до земных людей. Обычно они бессловесны и являются в виде глубокого ощущения, спирающего дыхание и на миг заставляющего дух замереть. Люди зовут это интуицией. Сейчас именно это чувство вело меня за последним ингредиентом для зелья перемещения. Я пока не знал ни места, ни времени, в которые мне суждено перенестись, выпив заветный напиток, но уже явственно понимал, что мне предстоит побывать на Земле…

II. Домой

Войдя в келью и бросив на грубый каменный стол мешочек с корешками женьшеня, я ощутил жуткую усталость. Пешком пришлось идти несколько сотен земных километров, но на отдых не было времени – я должен был перенестись на Землю до захода солнца. Из-за отравленной атмосферы оно здесь было бледно-красным – этакое расплывчатое пятно в призрачном грязно-кровавом тумане. Так как моя келья находилась на вершине высокого утёса, вреза̒вшегося клином в тело необозримо огромного бурого озера, я мог ежедневно любоваться мрачной картиной заходящего светила, которое, приближаясь к горизонту и разгоняя туман, очерчивало своими слабосильными лучами безжизненную водную гладь. Иногда небеса роняли в воду горящие обломки астероидов – тогда огромные волны приближались из неясного далёкого сумрака, пытаясь сокрушить остов утёса и поднимая брызги на сотни метров вверх; безумный ветер хлестал по грязному стеклу, желая найти вход в моё одинокое пристанище и вырвать меня наружу, утопив в нутряной злобе освирепевшей стихии; невидимые вибрации пронизывали келью и заставляли немногочисленные предметы моего обихода отплясывать дикую чечётку. Но сегодня был на редкость спокойный вечер.

Оторвавшись от созерцания ожившей картины мариниста-апокалиптика, тихо гнетущей мой усталый ум, я с надеждой вспомнил, что недолго мне осталось терпеть этот небесный мрак. Если верить голосам (а им нельзя не верить), после выполнения этого задания небо сбросит кровавую шаль и облачится в серую мантию, изредка даже просвечивающую дырами голубой первозданной свежести. Я уже и забыл, как выглядит чистое небо или хотя бы пасмурный осенний денёк со своими тучами, от серых до почти чёрных. Всё, что мне нужно – приготовить напиток, выпить его, а попав в новое место, действовать по зову сердца…

Очистив корешки женьшеня от земли влажным лоскутком ветхой ткани, служившей мне одеялом, я измельчил их и бросил в кипящую воду. Котелок мирно покачивался над пламенем сымпровизированного костра, и я должен был вовремя всыпа̒ть следующие составляющие заветного снадобья. Вспомнив, что крылья махаона остались в келье, я бросился внутрь и начал судорожно листать страницы мною же сочинённого бортового пиратского журнала (от скуки я порой занимался писательством). Мало того, что найти крылья умершего махаона на берегу лазурной реки, как и саму реку, было задачей почти фантастической, так я ещё и положил их непонятно куда… Они нашлись на тридцать седьмой странице, и у меня отлегло от сердца.

Пять измельчённых корешков женьшеня, два крыла умершего своей смертью махаона (впрочем, живых на планете всё равно нет), по три щепотки семян фенхеля и чёрного тмина, вода из двух кокосов, растёртые в пыль лепестки тридцати ирисов. И волшебное слово.

Приготовив смесь, я дал ей остыть, процедил через другой лоскут и перелил в дубовую кружку. Теперь, стоя на краю скалы, я всем телом (или всей душой?) ощутил, что меня ждёт нечто более ужасающее, нежели клубящийся бледной кровью туман, пугающие и одновременно бессильные извержения вулканов на востоке и даже очередное перерождение. Меня будто сковало цепями, и я не мог противиться ни этому опустошающему чувству, ни неотвратимости ждущего меня пути. Выпив залпом терпкий напиток, я прошептал: «Домой!» - и прыгнул со скалы. Бурые волны тихо разошлись и схлопнулись надо мной, укутав в бархатную тьму и моё измождённое тело, и моё теряющееся сознание. Домой…

III. Известный немецкий писатель

Я очнулся лёжа на ковре. Опираясь рукой о стену, так как голова моя изрядно кружилась, я встал и начал осматриваться. За окном, далеко внизу, горели фонари, сновали сверчки автомобильных фар и расплывались в дождевой пелене вывески магазинов и баров. На часах, висящих у окна, показывало полночь. В комнате никого не было. Лампа, стоявшая на рабочем столе, была единственным источником света, поэтому я подошёл к ней и начал рассматривать лежащие на столе предметы. Взял в руки раскрытый блокнот и прочитал:

«Сегодня у Лилит во дворе нашли человеческие кости. Главный археолог Джейк, заливаясь лаем над свежевыкопанной ямой, перебудил всех соседей. Около двух часов пополудни Лилит с дочуркой вернулись из города и были смертельно напуганы – кости были разбросаны по всему двору, а Джейк, облизывая руки хозяйки, радостно прыгал и скулил. Пос…»

В комнату влетел человек лет сорока. От неожиданности я уронил блокнот на стол, но за собственным шумом мужчина ничего не заметил и почти с разбега прыгнул на кровать, начиная бешено колотить кулаками по подушке. Это продолжалось с две-три минуты, после чего он снова выскочил из комнаты и вернулся в неё почти сразу же, но теперь лицо его украшала довольная упоённая улыбка. Я уже понял, что он меня не видит. Теперь можно было осмотреть этого странного типа внимательнее – лысина от макушки до лба, окаймлённая сбоку и сзади русыми волосами, несколько упитанный (но отнюдь не полный) вид, губы тонкие, нос шире и длиннее, чем ожидаешь увидеть, встретившись взглядом со светло-карими, несколько блуждающими глазами. Сев в кресло, он взял блокнот и принялся усиленно что-то зачёркивать. Вдруг он рывком расправил руки в стороны, хрустнув при этом спиной, и задел меня кулаком. В тот же миг я узнал всё об этом человеке…

Рихард Мэйсон, местный писатель, женат на Джерлинд Мэйсон, отец двух детей – Кэтрин и Ральфа, связан контрактом по рукам и ногам с местным издателем и обязан «мучиться» ещё три года, имея огромную, но уже надоевшую до мозга костей популярность среди публики. Чета Мэйсонов переехала в Кёниг тринадцать лет назад, и именно в этом городе Рихард снискал себе писательскую славу. Через год, в 2464-м году, родилась Кэтрин и вышел в свет первый роман Рихарда «Ссылка по крови», который сначала Германия, а потом и весь остальной мир приняли с восторгом. Работа писателя – очень тяжёлый труд, особенно в XXV-м веке. Несмотря на отсутствие забот о выживании, на царящий повсеместно нейрокоммунизм, писатель обязан уметь либо вживаться в роль преступника прошлых веков, либо возноситься до уровня «homo de coelo» – человека небесного, чтобы в памяти сограждан не угасали примеры того, к какой жизни стоит стремиться и какой нельзя допустить. По сути своей контракт Рихарда был обещанием, но так как каждый человек был запрограммирован на стопроцентную честность, никакой бумажной бюрократии, сотни подписей, пунктов и подпунктов не требовалось. В наше время, то есть в мои 2170-е, было куда сложнее и гаже жить на свете. Наверное, всем людям прошлого при рождении делали прививку от правды, чтобы они как можно чаще терзали ложью себя и своих близких. Но теперь многие вопросы решены… Неужто настало время доброго разума и света?

Стоило мне задать вопрос, как от Рихарда тут же исходили волны, дающие ответ.

Автомобили ездили на водороде, все сигналы были изолированы и безопасны для человека – никаких тебе радиоволн, вай-фаев, низкочастотных или высокочастотных информационных колебаний. Все страны отказались от внешнего и внутреннего насилия, сохранив культурное самосознание. Никакой армии и полиции, никакого животноводства, никаких подавляющих личность ограничений. Остались, правда, тюрьмы и больницы, но они были больше похожи на комфортабельные лечебные пансионаты и не пользовались популярностью. О таком в моё время можно было только мечтать, ведь мир тогда трещал по швам, и назревала угроза новой мировой войны. Я погиб, так и не узнав, взойдёт ли над холодным земным полем исцеляющее весеннее солнце, несущее за собой блаженные годы оттепели. Но вот теперь, в 2475 году, жизнь настолько хороша, что вся прошедшая история кажется каким-то ночным кошмаром, плодом чьего-то больного воспалённого ума.

Мой ровный строй мыслей перебил исходящий от Рихарда поток слов – он отчаянно пытался придумать сюжетный поворот, желая при этом не лишить главного героя романа его злодейского начала. Так вот зачем мистер Мэйсон колотил по подушке! Оказывается (это тоже пришло ко мне в виде цельного ощущения), нынешние люди настолько лишены злобы, ярости, гнева и любых других негативных чувств, что их приходится вызывать искусственно, имитировать их внешне в слабой надежде, что это отзовётся в глубинах их светлых душ и породит необходимое эмоциональное цунами. Вот и Рихард писал об отрицательном персонаже и пытался придать ему реалистичности, поэтому каждый день должен был совершать какие-нибудь пакости – например, избивать подушку, за что, несомненно, со всей искренностью переживал глубокий стыд. Тут же я понял (увидел, впитал?), что писатель – профессия для людей с крепкой психикой. Никому не нужны вжившиеся роль неизлечимые сумасброды. Несколько писателей начала Просвещённого Века (значит, так называется двадцать пятый век?) попали в психиатрическую клинику, слишком поддавшись влиянию своих персонажей. Один из них, некий Джордж Л. Уинстли, до сих пор жив и болен. Рихард же Мэйсон прошёл все психологические тесты на 100% и стал чуть ли не образцом для всех писателей. Возможно, эта психологическая гибкость и явилась залогом его необычайного успеха.

Углубляясь в познания моего нового знакомца, я тем самым порождал другие вопросы.

Почему, если люди отказались от эксплуатации животных, от производства табака и алкоголя, от всего, что наносит ущерб окружающей среде и здоровью, на улице я видел вывески баров? Ответ пришёл мгновенно и слегка ошеломил меня – Рихард жил на музейной улице, и всё, что я видел за окном, являлось частью большой голографической декорации.

Ладно, но почему тогда писатель использует для своей работы бумагу? Всё просто – блокнот только внешне казался бумажным и на самом деле являлся сложной разработкой, хранящей несметное количество информации. Рихард мог сделать бумагу своими руками – достаточно было сходить в один из мёртвых лесов, принести домой брусок древесины и засунуть его в принтер. Но зачем?

Вдруг писатель встал и с воплем вонзил карандаш в стол. Инструмент вошёл в него, как в желе, покачивая головой подобно маятнику. Боковым ударом ладони мистер Мэйсон снёс торчащее тело карандаша, разрубив его пополам. «Хорошо вошёл в роль», - только и подумал я, мысленно усмехаясь какой-то детской театральности вроде бы взрослого мужчины.

Писатель разделся и лёг спать, и в моей голове зазвучал знакомый голос: «Ты должен зажечь свет, написать первую строчку и уронить вазу с ирисами».

Повинуясь и не совсем понимая, зачем нарушать тихое спокойствие ночи, я включил лампу и наклонился к оставленному открытым блокноту. Рука сама взяла красную ручку и написала: «С этого дня меня можно считать приговорённым к смерти». Вдруг ни с того ни с сего на всю комнату разнеслась музыка – композиция Джона Уильямса «Window To The Past», и от неожиданности я дёрнул рукой, зацепив стоявшую совсем рядом вазу с великолепными миниатюрными ирисами. За один взгляд, пока они падали, я насчитал тридцать штук… Вода вылилась на стол и залила блокнот. К моему удивлению, стол впитал в себя всю влагу, а с листков блокнота вода моментально испарилась с приятным желтоватым свечением. То ли от внезапно заигравшей музыки, то ли от звука упавшей вазы Рихард вскочил с постели и подозрительно посмотрел на горящую лампу. Затем медленно подошёл к столу, вгляделся в написанную мною строчку и сел в кресло. Можно сказать, что он сел в меня…

Дальнейшее я помню смутно. Знаю только, что я явился звеном огромной космической цепи, конечным продуктом которой был лежащий на столе рассказ. Я пришёл в себя. На часах натикало 5:53, и мистер Мэйсон, очевидно, отключился лишь мгновение назад, потому что его свисающая рука, ещё качаясь, уронила ручку через несколько секунд после моего пробуждения. Встав, так как находиться в слиянии с сорокалетним мужчиной было не самым приятным ощущением, я взял в руки блокнот и подошёл к окну. Восходящее солнце осенило моё лицо – и, боже, с каким восторгом я встретил эти давно забытые и родные лучи! Так, наслаждаясь видом поднимающейся над городом звезды, я стал посматривать в текст и потихоньку так увлёкся, что очнулся только через пару часов. Вот что я прочитал…

IV. Исповедь Перси Рокфеллера

С этого дня меня можно считать приговорённым к смерти.

Как ни крути, но и вам, и вашему режиму уготован более мучительный конец. Смерть откроет вам такие тайны, какие вам и не снились, и вы горько пожалеете о содеянном надо мною преступлении.

Тем утром, 27 апреля 2086 года, я, ничего не подозревая, гулял на краю Нижнего Новгорода в поисках пропитания. На моих глазах ваши последователи убили молодого рыжего мяу-человека и бросили его подыхать на пыльной дороге! Я не мог не подбежать – мы, животные, все братья. Тут вы меня и сцапали.

Теперь, когда высшие силы Света дали мне возможность прожить те страшные события, но уже с умом человека, а не человековолка, я понимаю куда больше. Почему я чувствую потребность описать всё это, мне откроется потом, и я с огромной радостью исполняю свой долг.

Ваши судебные лиходеи в сговоре с продажными репортёрами запланировали этот предательский акт задолго до моего ареста. Ввиду вступления в силу закона о равенстве прав людей и их домашних любимцев, вы придумали незамысловатую схему: найти двух козлов отпущения, дабы одному из них торжественно предоставить новые права, а другому устроить показательное линчевание. Говоря короче, меня подставили, чтобы продемонстрировать на большом экране новый закон в действии.

Меня бросили в одиночную камеру и через решётку предъявили обвинения.

- Вы обвиняетесь нарушении «Билля о всеобщих правах», в убийстве гражданина Нижнего Новгорода, мяу-человека Рыжика, 2084 года рождения, а также в применении насилия к сотруднику правопорядка во время Вашего задержания. Вы имеете право на адвоката. Настоятельно рекомендую Вам не разговаривать о деталях дела ни с кем, кроме него, вплоть до самого судебного заседания. Слушание назначено на завтра.

Так как на меня был надет намордник, ответить я мог только яростным рыком – терять было нечего.

Да, я прокусил руку менту, когда на меня неудачно набросили сеть. И если мяу-человека мне безумно жаль, несмотря на мифическую между нашими видами вражду, то этого человека – ни капли. Но больше всего мне было жаль себя самого. Проживая эти события во второй раз, я уже знал, чем всё закончится, и готовился к предстоящему ужасу, тщетно взывая к волчьему достоинству и человеческой чести.

Вечером в камеру вошли двое и отвели меня в тесную комнатушку, стены которой были усыпаны разноцветными светящимися лампочками, экранчиками и проводами. Мне приказали сидеть спокойно (теперь я их понимал куда лучше, чем с умом человековолка) и надели на голову какой-то шлем. Я хотел было сорваться с места, но лапы оказались привязаны к полу. Вдруг двери открылись, мои охранники вышли, а вместо них в комнате появилось несколько человек. Начался долгий и нудный допрос. Эти люди тестировали транслятор-дешифратор БМ-2 (Биологическая Модель - 2), который был создан, чтобы преобразовывать сигналы мозга особей нашего вида и мяу-людей в читаемый для человека текст. Это я узнал уже потом, после первой смерти. Таким образом человечество надеялось найти общий язык с другими видами, забыв, что есть такие универсальные вещи, как доброта, духовность и любовь.

- Ваше имя? – строго и важно спросил низкий голос.

- Я ничего не хочу говорить, - подумал я, но сразу же за этой мыслью промчалась другая – моё имя.

- Как-как? Перси Рокфеллер? – почти закричав от смеха, переспросил толстяк (я как-то нутром почуял, что этот человек был очень толстым).

Моя ли вина, что мои хозяева дали мне такое идиотское имя? Я был бы рад зваться Шариком или даже Барбосом.

- Это имя в заголовках газет будет прекрасным свидетельством царящего в мире равенства, -засмеялся в ответ коллега толстяка.

- Ладно, - продолжил мой мучитель. – За каким чёртом тебе понадобилось загрызть этого милого рыжего мяу-человека? Что-о? Ты его не убивал? Но против тебя дали показание четверо свидетелей, видевших, как ты набросился на бедное животное и одним укусом сломал ему шею. Можете ли Вы (снова на «Вы»?) пригласить свидетелей с Вашей стороны? Нет? Что же…

Толстяк ещё долго задавал неудобные вопросы, ответить на которые я мог только правдой, но подставные факты всегда были против неё. Я в очередной раз осознавал, что дело моё плохо.

- Что же, господин Рокфеллер, прошу Вас пройти в свою камеру. Так как Вы отказались от адвоката (я ни от чего не отказывался!),уже завтра утром состоится заседание. Дело-то обычное…

И меня вернули в камеру. Всю ночь я не спал и пытался примириться с царящим в мире безумием. То есть нет, не примириться – я хотел силой мысли заставить его исчезнуть. Силой своей логики я стремился уничтожить все те противоречия, к которым так привык род людской. Казалось, всё можно было решить тут же, в этой тесной тюремной комнате, достаточно лишь исправить в уравнении несколько переменных и решить задачу снова, зная верный путь… Но неизбежно ход моих мыслей утыкался в жалкое бессилие. Одновременно я ощущал себя и самым всемогущим человековолком на Земле, и самым ничтожным червём, которого способен раздавить случайный прохожий. Уж и угораздило меня тогда шастать по тому району…

Я лежал и ненавидел порядок, в котором мне довелось жить. Вспомнились слова Матери. Она рассказывала какие-то совершенно фантастические истории, часть из которых пережила на своей шкуре. За каким-то лядом, например, в середине века наш вид потерял имя и обрёл маску «Homo Lupus». Всё началось с тотального заражения идеей равенства, и наверху решили, что привычные названия могут быть обидны для животных и ущемлять их права. Так мы стали человековолками. К слову, почему-то это правило не распространялось на домашний скот – их как убивали и ели, так и продолжали этот безумный геноцид. Если описывать тянущееся и по сей день политическое и идеологическое безумие, то в силу всегда вступали те правила, которые взбредут на ум каким-нибудь фифам или шишкам. И всё зиждилось на повальном страхе обвинения в пропаганде неравенства. Если тебя заподозрили в поддержке неугодных идей и доказали это (а о прелестях судебной системы, думаю, распространяться не стоит), можешь попрощаться с жизнью. Мать говорила об одном своём знакомом, которого схватили за «слишком хищное поведение». Он с детства не любил мяу-людей и часто рычал на них, прогуливаясь по улицам и демонстративно не страшась последствий своей инстинктивной злобы. Однажды его рык заметил какой-то чинуша и вызвал наряд. Кончилось всё арестом и психиатрическим лечением. Конец этой истории в виде слухов бродил в народе в разных пугающих вариациях. Вроде бы, когда этого человековолка отпустили на свободу, он был уже совсем овощем и умер где-то в безлюдье без ухода и сострадания… Прекрасный пример равенства!

Я ненавижу этот царящий повсюду страх. По сути, мало кто из народа одобряет нынешний режим. Мне так кажется. Хотелось бы, чтобы это оказалось правдой… В общем, многие живут в страхе, что их обвинят в поддержке идей неравенства. А если обвинят, то уж точно найдут за что зацепиться при допросе. Совсем недавно был случай – один эксцентричный богатей отдал всё своё добро беднякам и остался ни с чем, объяснив свой поступок желанием уравнять всех людей в материальном плане. В «Билле о всеобщих правах» не было положения об обязательном финансовом равенстве, поэтому этот человек был обвинён и уничтожен. Они обосновали это тем, что богач своим поступком хотел обесценить ценность труда и, главное, раздав своё имущество и деньги ограниченному числу лиц, тем самым он намекнул, что одаренные им люди имеют больше прав на получение щедрости, чем остальные обделённые миллиарды земных существ. Сказав своё праведное слово о том, что истинный уравнитель дарит тепло всем, как великое Солнце, суд приговорил мужчину к обезглавливанию (желая подчеркнуть «безбашенность богатого и развращённого сердца» - дословно) и со сладким довольством исполнил свой приговор. Это мне рассказывал, кстати, «убитый мною» мяу-человек…

О своей дружбе с Рыжиком я не стану слишком рассказывать. Все мы, животные, дружим друг с другом и поддерживаем, за крайне редкими исключениями. У людей ровно всё наоборот. Человечество – терновый венец творенья... Мрак ночи так долог – можем ли мы надеяться на скорый рассвет?

Подобные мысли, воспоминания и чувства не покидали меня почти до утра, и под конец я так измучился, что был уже почти рад своей скорой казни. Может быть, покинув это бренное тело, я смогу встретиться с Рыжиком, с Матерью, со всеми друзьями, умершими или убитыми – встретиться с ними в мире всеобщей доброты и всепроникающей любви?

Помню своё последнее утро. Жутко хотелось есть и пить, намордник уже натёр лицо. Они хотели, чтобы я жаждал воды и еды, ведь голодный волк выглядит опаснее и безумнее сытого. Меня привели в огромный круглый зал и усадили за стол в самом центре. Вокруг творилось нечто невообразимое и безобразное – как в театре или в цирке, с балкончиков свешивались леди и джентльмены с биноклями, тщательно меня рассматривая, все трибуны были заполнены, стоял гулкий галдёж. На меня надели БМ-2, но с экранчиком внутри, так что я мог наблюдать всё происходящее. Через четверть часа за судейской кафедрой показался маленький лысенький человечек с молоточком в руке и яростно застучал. В публике послышалось хихиканье, но постепенно гул стих, и судья начал говорить. Или, скорее, кричать.

- Перси Рокфеллер! Человековолк! 2083 года рождения! Вы обвиняетесь в нарушении «Билля о всеобщих правах», убийстве мяу-человека Рыжика, нетерпимости к особям другого биологического вида, сопротивлении аресту и нанесении тяжёлых телесных повреждений сотруднику правопорядка! В роли Вашего обвинителя выступит господин Иван Лжецов. Роль защитника согласилась взять на себя госпожа Татьяна Бруно. Слово обвиняющей стороне!

Судья протянул правую руку, и я увидел своего обвинителя. Очень солидного вида человек, излишне лощёное лицо, безупречный вид, будто его всего отутюжили и надушили. Человек с обложки журнала. Сладко улыбнувшись, он тихо произнёс:

- В первую очередь, прошу извинить меня за краткость, но что, в сущности, могу я добавить к словам судьи? Каждый добропорядочный гражданин нашего процветающего общества знает о важности главного закона – «Билля о всеобщих правах». К сожалению, система образования и воспитания пока не может охватить всех. Ввиду дурного влияния кто-то становится вором, убийцей, активистом, а то и помышляет о революции. Вполне возможно, что и господин Рокфеллер явился просто жертвой чьего-то дурного влияния, скажете вы? Но, увы, после долгих обследований, проведённых вчера в нашей лаборатории, наши учёные однозначно определили господина Рокфеллера как ущербную особь с врождённой тягой к насилию и бесчинствам.

Я хотел кричать от вопиющей несправедливости, сердце от ярости ходило ходуном. Вдруг на табло над судьёй, куда, как я сразу понял, должны были выводиться мои мысли для возможности диалога с залом, появились в виде бегущей строки слова: «СУКЕНЫ ДЕТИ Я БЫ ВАС ПАРВАЛ ТОЛЬКА ДАЙТИ ШАНС Я ВАС УБЬЮ ВЫРВУ ХРИБЕТ ЧОРТОВЫ ТВАРИ…» Поняв, что кто-то управляет этим табло, имитируя мою реакцию, я действительно хотел закричать только что прочитанное. Господин Лжецов со снисходительной брезгливостью отвернулся от табло и продолжил:

- Что и требовалось доказать. Итак… Кто сейчас не знает, что отличает цивилизованное общество от нецивилизованного? Сложно представить, что на свете есть существа, способные не понимать важность всеобщего и во всём равенства. Но они есть. И среди людей, и, как мы видим, среди человековолков. И если бы в других обстоятельствах мы бы отправили господина Рокфеллера на перевоспитание в Дом Культуры, то в данном случае, ввиду патологии и невозможности исцелить этот больной ум даже средствами современной медицины, мы обязаны оберечь общество от дурного влияния. Данное правило касается и людей, и человековолков…

Вдруг с трибун послышалось недовольное: «И мяу-людей!»

- Верно, и мяу-людей, - с извинительной улыбкой добавил Лжецов. – Я не успел сказать, как почтенная публика меня опередила… Можно только гордиться тем фактом, что в нашем обществе всё-таки живы высокий уровень самосознания и понимание важности главного принципа всей жизни – всеобщего равенства!

Последние два слова он прямо-таки прокричал, и со всех сторон на него посыпались бурные аплодисменты. С видом оскорблённой скромности Лжецов поднял левую руку и продолжил:

- Благодарю. Но всё-таки мы находимся в эпицентре дела трагического, ужасающего… Убит мяу-человек, судьба ещё одного члена нашего общества находится под угрозой. Разве не приоритетом для всех нас является, помимо соблюдения принципа всеобщего равенства, также желание обеспечить каждому живому существу право на жизнь? Увы, но именно это целительное правило заставляет нас ампутировать повреждённые конечности нашего огромного общественного механизма… И тот факт, что господин Рокфеллер воспротивился спокойному аресту, говорит лишь о его неуважении к закону!

Всё время, пока обвинитель вплетал в настроение публики разжигающие ненависть словечки, на табло ту же роль играли подставные реплики. Угрозы, оскорбления, ругательства… Чтобы не расстраиваться, я решил не смотреть на эту чёртову бегущую строку. Я неотрывно глядел в лицо господина Лжецова.

- В конце-то концов! – вдруг прогремел он и стукнул кулаком по кулаку. – Мой племянник, которому господин Рокфеллер прокусил руку, вне всякого сомнения, хорошо относится к животным. Он даже собрался жениться на своём человековолке Саре, что вполне доказывает наступление новой эры равноправия!

Зал снова ликующе пошатнулся. У меня в глазах потемнело. Остаток речи я не слышал и не запомнил. Помню лишь, как Лжецову вынесли цветы, он откланялся и ушёл куда-то за кулисы. Потом отчётливо помню, как судья пригласил к разговору мою защитницу, показал левой рукой на пустую кафедру, начал в недоумении оглядываться. К нему подбежал какой-то юноша и что-то шепнул. Через минуту, собравшись с мыслями, судья пропищал на весь зал, что Татьяна Бруно сгорела сегодня утром в своём доме и что любой желающий из публики имеет право занять роль защитника. В толпе раздалось недовольное гудение. После небольшой паузы судья объявил пятнадцатиминутный перерыв и удалился.

Меня приговорили к смертельной инъекции, но когда с моей головы сняли БМ-2, то вдруг обнаружили, что я уже мёртв. Сейчас, имея разум человека, который всё-таки сильно превосходит волчий своими аналитическими способностями к мировосприятию, я могу поклясться, что умер не от голода и не от жажды, а от той духовной боли, которая явилась ответом живой души на царящий повсеместно культурный смрад. Я умер от вашей лжи, выдаваемой за истину, от вашей злобы и жадности, прячущихся за ширмой широкого сердца, от той трусости, которая в попытках оправдать себя стремится походить на благоразумие. Я умер ни за что. И мне искренне жаль этот терновый венец творения, вид Homo Sapience. Вы хороните себя заживо.

Теперь я слышу знакомые голоса – Рыжик, Хвастун, Мама… Они зовут меня.

Я хочу, чтобы всё было хорошо.

V. Возвращение

Я очнулся на каменистом берегу грота. Где-то невдалеке шумел прибой, и я пошёл на звук через пещерный полумрак. Зрение быстро адаптировалось к темноте, и на миг мне показалось, что я вижу, как мяу-чело… то есть кот.

В ту же секунду я вспомнил пережитое (не прочитанное – я это пережил!). Мне открылась моя позапрошлая жизнь. Меня звали Перси Рокфеллер… А Рихарда Мэйсона звали Рыжиком! Сердце моё наполнил какой-то восторг. Значит, моя история будет напечатана, и о ней узнает весь мир!

Наполненный радостью, я вышел на свет божий и увидел давно забытое голубое небо. Откуда-то с севера надвигались грозовые тучи, но я был рад и им – что может быть лучше освежающего ливня после долгих лет клубящегося адского тумана?

Впереди ещё много работы. Гуляя по развалинам рая, без дела не останешься. Но я полон решимости, вдохновлён верой и хочу, чтобы всё было хорошо.

Я мысленно поблагодарил светлые голоса за ответ на давно мучивший меня вопрос. За свет, в котором я так нуждался…