Проблема в том, что в наше время слишком мало людей поют низким голосом… я имею в виду, что когда я начинал петь, люди говорили: «О, он звучит как Джим Моррисон», вскоре они говорили «О, он звучит как Йен Кёртис», и теперь это Питер Мёрфи… Так что, знаете ли, в какое-то другое время люди услышат кого-то, поющего низким голосом, и скажут: «Эй, он поёт как Эндрю Элдрич».

Думаю, что тот факт, что я — полиглот, помог мне в написании песен. В том смысле, что я ведь ровно ничего не смыслю в музыкальной теории. Приходится полагаться <в такой ситуации> на своего рода музыкальную наивность. Кроме того, благодаря этому и тексты я стал писать более умело.
Не так давно я прочитал книгу о короле Беовульфе, около 1500 лет назад писавшем стихи. <Так вот,> из всех текстов, когда-либо мной прочитанных, только его стихи и сконструированы точно так же, как мои. Мы в аллитерации используем одни и те же ритмические схемы. Впрочем, всё это очень сложно — точно не смогу объяснить. Просто меня поразил тот факт, что некто, пишущий о сексе, наркотиках и мировой политике, делает это в ритмике, не употреблявшейся с V века.

…ни о какой демократии не могло быть и речи — мы не сидели все в одной комнате, сочиняя песни, мы передавали их Эндрю, а он решал, хочет их петь или нет.

Некто, кого я считала своим другом, попросил меня помочь ему в трудную минуту. Я помогла — причём в довольно зрелищной форме. И только позже поняла, что меня использовали.

Это было всё равно, что работать с сольным музыкантом. Слово «группа» было лишь прикрытием. У Эндрю были свои, очень чёткие, представления об эстетике, и это затрудняло всякие попытки сказать что-то вроде «А я думаю…». Нетрудно было догадаться, что в этом случае вспыхнет конфликт.