Дорогой Григорий Иванович! Я не знаю, как Вам это написать – и сознаться-то мне совестно, и напугать нехорошо, да ещё боюсь, как бы Вы не испытали мною на днях пережитые прескверные (хуже нет!) чувства, но я так привык к нашей задушевной, искренней, дружеской и – даже не побоюсь сказать – братской переписке и так мне не с кем поделиться своим потрясением, так некому выговориться, что я снова прибегаю к Вашему участию. Извините меня, Бога ради, если я что-то напишу и скажу не так, извините мне это потому только, что никогда мои чувства не были настолько уязвлены. И кем? Всё сам, сам, по слабости и малодушию… Но обо всём по порядку.

Хотя какой тут порядок? Начну с главного – я понял, что я ни много ни мало – наркоман! Вот так живу уже двадцать лет и, наверное, пятнадцать из них крепко насажен на иголку, и не знаю об этом, потому что… все сидят, почти все – и Вы тоже, наверное. Не верите? Есть у Вас в доме сахарница? Вот этот порошок – он, он, проклятый! Но пора бы мне обуздать свои чувства и изобразить всё в деталях, чтобы Вы, может быть, даже во всём со мной согласились. Не надо меня жалеть только, прошу – я сам себя так зажалел уже за это время, что стыдно, прям тьфу!

На той неделе попалась мне статейка про здоровое питание, в которой было очень подробно объяснено, что все мы плотно сидим на наркотике под названием «сахар». Зависимость это страшная. Я, кстати, распечатал эту статью и отправлю вместе с письмом – думаю, Вам будет очень интересно ознакомиться, тем более, что Вы неравнодушны к выяснению правды в наше суматошное время, в которое правда, обычно оттеснённая привычными повседневными заботами, зачастую остаётся вне интересов среднего человека. Вкратце скажу факты, которые меня больше всего поразили и прямо пол из-под ног выбили: пишут, что сахар убивает иммунную систему; пишут, что он вымывает кальций из костей; пишут также, что рак развивается тоже часто под влиянием сахара; пишут, что он ускоряет старение клеток и организма в целом, что к старости у сладкоежек чаще проявляются болезни, связанные со слабоумием; пишут, что он снижает мыслительные способности и истощает организм, а также нарушает психику человека. У меня челюсть отвисла. Я, к слову, тогда попивал чай вприкуску с шоколадом и, пока читал, ел его, а к середине статьи перестал – ну не могу! И задумался я тогда. Глубоко так, знаете…

Забавно, что статейка эта мне попалась, когда я искал какую-нибудь недорогую клинику поблизости, чтобы зубы вылечить – кариес замучил, терпеть уже нет сил, в одном зубе дыра такая, что, извините, после каждого приёма пищи надо вытаскивать застрявшие частички, а если не вытащишь – болит жутко, а если иногда и не болит, то всё равно жутко неприятно с этим ходить – чувствуешь что-то лишнее, мешается. И подумал я тогда, прочитав всю статью целиком, что вот ведь круговерть какая: нам продают сладости под предлогом нормальной еды, причём иногда заикаются и о пользе её, а потом продают услуги стоматологии, чтобы пользу-то эту, которая в виде кариеса проявляется, на «нет» свести. Что-то тут не так, правда? Это же мазохизм выходит самый натуральный!  И решил я тогда, что я из этой схемы выскочу – не лох же я какой-нибудь, чтобы, зная правду, делать всё по неправде? Ох, как же я ошибался… Слабая, кажется, душонка у меня, Григорий Иванович, и скользкая! Почему? А вот почему.

Тем же вечером я вытащил из мусорного ведра остатки шоколадки, которые выкинул сразу же по прочтению статьи, помыл их, заварил свежего чаю… Понимаете исход мой? И ведь не побрезговал, и даже, помню, во мне взыграло нечто наподобие гордости: что вот, мол, как я низок, что могу и из мусорки съесть, а одновременно думалось и так: что вот, как я высок, что могу переступить через брезгливость, пересилить свою гордость и вытащить из мусорки, что ведь бездомные могут, а я что – не могу? – могу, я всё могу! Но почему-то не смог вдохновение от статьи продлить даже до следующего чёртова дня, не сумел, увидев свет истины, удержаться от желания поскорее закрыть глаза. Это ведь очень личное, Григорий Иванович, я некоторых вещей сказать не могу, но жить мне очень тяжело… Да, это жалкое оправдание, но не пустое – за ним боль стоит невыносимая, такая острая, что я и от правды, как видите, отказался в тот вечер, чтобы её заглушить.  И вот, казалось бы, простое действие, примитивный человеческий поступок (то, что я из мусорки взял), а как много тут замешано! Я боюсь Вас уморить углублением в свою психологию, но не могу устоять… Ведь тут и благородство есть, поверите ли? Я ведь сейчас отчасти и не на свои деньги живу – мать присылает с отцом иногда, вот я и подумал: «Сейчас если пойду в магазин, куплю новое, то истрачу, а у меня осталось всего-навсего двести рублей на три дня… Нет, - думаю, - честнее будет взять что лежит, а то потом просить – стыдно, причём на такое дело неправильное…» Да вот только пока я ел шоколад да чай пил, было ещё куда сносно, потому что сладко, а как закончил – так хоть на стену лезь, стыдно до жути! Я поклялся, что больше ни копейки не отдам за эту отраву. Весь сахар, что был в доме, высыпал в унитаз. Подумал тогда: благо, один живу, а то с сожителем бы тяжбы – он вряд ли бы согласился отказаться от сладкого наркотика, а оставь я дома сладкое, хоть и не своё, мне было бы больше соблазна. Увлёкся я тогда фантазиями, время до ночи провёл в мечтах о будущих подвигах и о том, как вдохновлю на здоровый образ жизни других людей, как «с меня всё начнётся» и всё выздоровеют… Сказка, в общем.

Утром проснулся в бодром расположении, за чаем нашёл ещё одну статью, потом ещё одну, потом ещё и ещё – и все твердят про одно. Вот вопрос – почему я раньше о них не слышал? Такое впечатление, будто некоторые знания нарочно избегают некоторых людей, ждут своего часа, чтобы однажды явиться к ним вдруг, когда они будут более всего готовы к ним – или не готовы? хех! – как будто знания эти обладают своим разумом и способны нарочно прятаться от людей, в головах которых поселиться пока не желают. Может быть, так и есть, кто знает…  И может быть, по этой причине я в тот день и поссорился со своим товарищем, когда в порыве необъяснимого негодования сказал ему нехорошее слово. Да и вообще вёл себя, кажется, я тогда прескверно...

Встретились мы днём, в Михайловском парке, сели на лавочку (у нас обоих была пустая пара, почти полтора часа безделья, которое можно было заполнить интересной болтовнёю), завели разговор о том и о сём, и тут товарищ мой, Мишей его зовут, достаёт сникерс. Я засмущался, как юноша перед девицей, ну натурально, тем более, что ощутил сам желание съесть что-то такое, чисто по привычке, и это меня взбесило – я-то думал, что моего боевого духа хватит настолько, чтобы и физические позывы предупредить, и привычки выкорчевать разом и сжечь их в огне бесстрашия, а тут какая-то шоколадная палочка меня хочет вернуть к старому, больному, глупому? Загорелся я тогда, разозлился, причём не столько на саму сладость, сколько на бедного моего товарища. Согласитесь, что глупо злиться на нож и обвинять его в преступлении – злимся мы на убийцу, на преступника, на негодяя. Так и тут. Миша явился передо мной искусителем, и я тогда не сразу сообразил, что вины его нет никакой, что я снова сам, один виноват…

Ну, я сдерживался, что было силы, мы вели разговоры пустячные, о которых и писать стыдно – до того они пустые, а потом он начал что-то про свободу говорить, что он хочет выйти из нашей среды и стать самостоятельным, не работать, не учиться, ни от кого не зависеть… А сам-то на сахарном наркотике сидит – и свободы захотел!

«Я, - говорит, - ненавижу систему и быть рабом её не желаю, у меня план есть», - говорит.

«Свобода – это единственное, ради чего стоит жить. Ради этого можно страдать и даже умереть», - важно добавляет он, жуя батончик. Я чуть не прыснул.

«И что же такое свобода?» – спрашиваю.

«Я же говорю – не зависеть ни от кого, быть самостоятельным, своей самодостаточной личностью возвышаться над посредственным стадом», - самодовольно отвечает он и смотрит на меня так, как будто уже возвысился над всеми, а я остался далеко внизу.

«Как же, - говорю, - ты можешь ни от кого не зависеть, если ты нуждаешься в одежде, еде, воде, электричестве, деньгах, общении?»

Он ухмыляется и молчит.

«Я, - говорит, - могу отказаться от всего этого, и тогда пойду странствовать, как дервиш, свободнее птицы буду. Мне, - говорит, - это ничего не стоит, но сначала надо подготовиться к походу, прочесть много книг, чтобы выжить, вырасти в сверхчеловека, показать миру…»

«…кукиш… - хочу прибавить я, но говорю: - Раз ты такой готовый к подвигам, то можешь ли взять и выбросить свою шоколадку? Победишь ли своё сладострастие?» - да, так и сказал: «сладострастие» – я был конкретно взбешён и слов не выбирал.

И что бы Вы думали? Он со спокойным видом бросает сникерс на землю, давит его ногой и смеётся мне в лицо.

«Всё могу!» - говорит.

«Ну подожди, - думаю, - ты ещё ничего не сделал!» - а самого уже немножко потрясывает.

Мы с этим Мишей не то чтобы друзья, но вроде неплохо ладили всегда, а тут он повёл себя совсем не дружелюбно, как-то заносчиво, и я был обижен и начал на него нападать.

«Знаешь ли, - говорю, - что сахар – есть наркотик?»

«Знаю, - говорит и добавляет со спокойной и как бы томной уверенностью: - А что не наркотик? Всё наркотик».

«Нет, - думаю, - с таким до дела не дойдёшь! – И говорю: - А сможешь продержаться без сладостей неделю?»

Можете, наверное, представить, что было дальше – мы поспорили, что каждый из нас продержится семь день, и всё кончилось бы мирно, если бы не одно его движение, если бы не это насмешливое настроение его духа. Он сказал мне, что продержится неделю, докажет мне, что может что угодно, а потом «вернётся к сладострастию». Если бы он не процитировал меня, я бы, может, оставил его в покое, но в таком раздражённом состоянии я предпочёл мигом обидеться его словами, его неверием как будто ни во что, тем более зная, что за всем этим куражом стоит тотальная пустота, что тут просто смешанная с грязью гордость, и больше ничего, и что эту пустоту я не в состоянии перед ним же обличить и этим показать ему его место – вот это бессилие меня и взбесило окончательно, тут-то я и выругался…

В общем, мы поссорились, как два идиота, и это испортило мне настроение на весь день, так что под вечер я не знал, куда себя девать – было стыдно за своё поведение, было грустно, что я не могу объяснить правды даже одному человеку, появлялись безнадёжные мысли, что всё это тщетно, что весь мир погибнет в болезнях и что если так, то что толку спасаться от больной погибели и мне – не эгоизм ли это, и так далее. Вы, наверное, понимаете, к чему привели меня эти мысли?

В полночь я не поленился выйти на улицу, потратить полчаса на дорогу от дома к магазину и обратно и после, в уединённой тишине, вкушал халву с чаем. Было мерзко – как сейчас, помню. На меня будто мировая скорбь навалилась, так мне по крайней мере казалось, а после того как чревоугодие меня отпустило (кончилась халва), стало ещё хуже. Написал Мише, попросил прощения… Он был в сети и ответил коротко: «Ничего, это тоже полезно, не переживай». От сердца немного отлегло, и я лёг спать.

В последующие два дня Мишу в университете я не видел. Учились мы на смежных направлениях, и у нас изредка были общие занятия гуманитарной направленности, обязательные для изучения на первом курсе – на них ребята сказали мне, что Миша приболел. В сети он появлялся крайне редко, ничего мне не писал, и хотя я и хотел ему что-то отправить, ободрить его (до сих пор было стыдно за свои слова), но как-то побаивался.  Два дня эти я провёл в борьбе со своим новоявленным пороком, не переставая терпеть поражение за поражением и не понимая причины своих неудач – с каждым днём я узнавал всё больше фактов о вреде сахара, всё больше его ненавидел, всё сильнее загорался для борьбы и… ел сладости. Я буквально с ума сходил уже через три часа после принятия очередной дозы, тело моё просило: «Ещё!» - и я готов был на стену лезть от желания съесть что-то сладкое. Раньше я и не замечал, как много сладостей ем за день: около трёх булок и пятисот граммов печенья в день, либо те же булки и пару пачек конфет, - но даже тот факт, что в последние дни я ел во много раз меньше сахара, меня не радовал – я хотел полного освобождения, а сил, уверенности в себе и воли не хватало, плюсом к тому меня давила моя вынужденная бедность, вечная нужда в экономии средств. Думал когда-то пару раз, чтобы уйти с учёбы и устроиться на работу, но подобная перспектива меня не радовала, и я совсем не знал, как жить дальше; если раньше я плыл по течению судьбы, то теперь как будто задумался по-настоящему серьёзно – чего же я действительно хочу, то есть не в мечтах об отдалённом будущем, а что хочу предпринять прямо сейчас для достижения этих сладких и тёплых мечтаний? О чём же я мечтаю, Григорий Иванович, Вы уже знаете. И тут я понял, что сладкой и тёплой жизни мне не видать, что, чтобы стать настоящим писателем, нужно время, нужна выдержка, нужна долгая и упорная работа над самим собой, над своим характером, над душой, над умом; я вспомнил биографии выдающихся деятелей, читанные мной за последние пару лет и так вдохновившие меня «на всё хорошее», и передо мной как бы вырисовался факт, от которого я ни отмахнуться, ни отвернуться уже не мог – чтобы стать настоящим писателем, нужно пострадать очень, ибо страданиями душа закаляется и через них опыт получает; тут же я понял, что страдать я не хочу, что я уже «настрадался», что «мне бы отдохнуть»… И следом –  мысль уязвлённой этим осознанием гордости: «Значит, я совсем не такой великий, то есть во мне даже и зачатков этого нет, и я, выходит, очень слаб…», - после которой я хотел забыться, употребляя, по обыкновению, для этой цели халву. Какой-то чёрт мне постоянно нашёптывал старые байки о вдохновении, которое, по доброй традиции, должно пробуждаться в писателях от выпитой рюмочки бордо, и что лёгкое опьянение, а иногда и непробудное пьянство, способствует более яркому выражению творческой мысли, а потому, будучи писателем, я просто обязан опьянять себя сладким, страдая здоровьем ради создания литературных шедевров – но эту дешёвую хитрость я мигом раскусил и разъяснил перед собой же всю её пустоту и весь её обман. Да, я бы, конечно, страдал, насилуя себя сладостями, но я чувствовал, что душе для развития нужны не такие страдания. Я, кстати, забредая по вечерам в магазин,  стал замечать одиноких парней и мужчин, которые, выбрав себе что-нибудь спиртное, отправлялись единственно с этим на кассу – все сплошь да рядом грустные, какие-то уставшие… И я почувствовал, что, как я ни презираю алкоголь и людей, перед ним слабых, а сам я такой же и ничем по существу от них не отличаюсь, и цели одни у нас – забыться, испытать минутное удовольствие, не видеть боли, устранить которую нет ни возможности (что вряд ли), ни сил (что скорее всего). Вы, может быть, не поверите, но от сахара мозг действительно пьянеет, и я это чувствую явственно, как только приму очередную дозу. В общем, не буду излишне затягивать, боясь Вам наскучить, а скажу главное – я пришёл к выводу, что ем сладкое я потому, что жизнь моя несладка, что боюсь я многого в этой жизни и не знаю, какой дорогой по ней идти. Тут Вы согласитесь со мной, Григорий Иванович, я знаю Вашу философию.

Но вот к вечеру второго дня я услышал звонок в дверь. Очень удивился тому – гостей у меня не бывает, и я сразу почуял неладное… Открываю – стоит женщина, заплаканная, тонкая, низкая, маленькая, вокруг глаз черным-черно от туши, прямо мне в душу глянула один раз и сразу глаза потупила, как будто чего-то искала во мне и за один этот взгляд всё поняла, и, всучив мне конверт, быстро ушла, а перед исчезновением обернулась и ещё посмотрела, но не на меня, а как бы мне за спину, будто что-то разыскивая.

Я разглядел неровно распечатанный, или вернее сказать разорванный, конверт – письмо было от Миши. Не могу не поделиться им с Вами, потому что Вы мне самый близкий по духу человек теперь. Бумага была какая-то старая, как будто из прошлого века, хотя это, конечно, смешно и вряд ли, в тексте было много помарок и закрашенных наглухо слов и даже строк, а я Вам всё вручную перепишу, потому что письмо это я потом вернул той женщине, оказавшейся Мишиной матерью, а в копии письма, которую я сделал наутро, порой слишком неразборчивый и мелкий для Вас почерк. Вот текст:

 «Ну, привет, Саня. Всё вспоминаю тот разговор. Об этом и хочу написать, и чтобы не было недомолвок. Ты тогда своими словами про свободу затронул старую струну во мне. Знаешь ли, что во всё продолжение разговора нашего я чувствовал, что ты болванишься? И что чем больше я чувствовал, что ты болван, тем сильнее сам себя болваном ощущал? Потому что тоже себя балаболом увидел. И я тогда сникерс ел после недели воздержания. Я ведь про сахар давно знаю, давно эту борьбу начал, но устал проигрывать, просто устал… И вот ведь как мы с тобой сошлись удивительно – оба про сахар знаем и оба вроде как по одной дороге пошли! И чего это нас друг ко другу притянуло? Вот хочу тебя предостеречь. Ты, кажется, только начинаешь всё узнавать и только просветился, так сказать. Ну вот – не повторяй моих ошибок, если сможешь. Я себя пропащим человеком признал, а ты держись.

Первое – не навязывайся. Всегда приводит к провалу. Только поссоришься и отобьёшь у человека охоту к знакомству с темой.

Второе – нет никакой меры. По себе знаю. Может быть, ты тоже успел понять – съешь кусочек, как предполагал, а ведь ещё тянет! И не сдерживаешься, и съедаешь всю пачку, а потом – угрызения совести и все дела. Если хочешь бросить, бросай сразу. Найди замену старым ощущениям от еды – пусть тебе приносит радость что-то другое. Это тяжело, потому что мы все немножко потерянные, и сейчас редко найдёшь уверенного в себе человека, который бы не был дураком. Впрочем, откуда мне знать наверняка?

Третье – смотри составы продуктов. Даже в безобидный с первого виду хлеб кладут сахар, во многие консервы – избегай эти продукты. Если интересно почему так всё строго – посмотри фильм «Сахар» 2014 года. Там даже «Росомаха» играет, брутальный такой профессор. Думаю, ты будешь в шоке. Этот фильм меня в своё время очень сподвиг. А потом я просел… Но это личное.

И четвёртое – не говори никогда «это личное», не делай это отмазкой. Я лопух, а тебе не надо. У тебя глаза другие, ты не зол, как я. А я дрянь настоящая. Хуже человека я не знаю, чем я. Но хватит о сахаре. Желаю тебе в этом деле верного и ровного пути, верю в твой успех. Перейду к самой сути моего к тебе послания.

Свобода. Я просто прикинул и зашёл в тупик.

Вот смотри – я презираю потребительское общество наше и хочу из него выйти. Ну, выйду я –  как тогда жить? Да, я буду выращивать себе всё сам, собирать плоды и дары природы, наслаждаться красотами мира, путешествовать, исхаживать нехоженые тропы. Но полная ли это свобода? Пусть я вышел из системы общественной, но я ведь не избавился от природы человеческой – от желания быть счастливым, так свойственного нам от рождения, от желания поесть, от самих даже законов физики и физиологии нашего тела. Как же выйти и из этой системы, которая отрабатывалась на нашей планете веками? Знаешь ли ты силу, способную сломить законы физики? Я – нет. Никто не знает. Нет такой силы. А дух мой, если таковой имеется, или скорее – ум, жаждет свободы полной, беспредельной. Но если мой ум чего-то желает, даже свободы – стало быть, он уже несвободен этим желанием? Понимаешь, в какую я ловушку сам себя поставил? Где тут выход? Лишить свой ум всех желаний? Тогда я стану просто орудием для исполнения чужой воли, какая только ко мне ни приблизится. Исполнять все свои желания во что бы то ни стало? Вот этот вариант показался мне близким. Если сдерживать напор, он будет всё нарастать и нарастать, а потом – наводнение, разрушения, полная смерть. Если же любой возникающий напор сразу пускать наружу, то скоро можно будет, я думаю, разглядеть все источники, откуда бьёт «вода», все источники всех желаний – и тогда… разрушить их! Вот тогда свобода! Я думаю, я верно рассудил. Поэтому я прощаюсь с тобой. Искать меня тщетно. Я иду на нехоженые тропы. Надоело болтать – пора делать.

Письмо это отдай моей матери, чтобы зазря не искала меня тоже. Пусть и мысли мои прочтёт – небось, боится, что я убью себя и тревожится. Нет, я не настолько слаб. А теперь прощай, Александр. Удачи тебе!

P.S. Внутрь конверта вклеен стих, его оставь себе. Может, это тебя вдохновит на борьбу со злом, хех… Хотя болтовня это всё – но забавная. Надеюсь, ты повеселишься, и ещё раз – прощай!»

Я был потрясён его откровением: во-первых, потому, что мой товарищ оказался далеко не таким простачком, каким я его считал; во-вторых, меня удивило, что он про сахар много знал и опыт такой имеет и что тогда просто шута из себя состроил; в-третьих, я чувствовал в исходе его мыслей какую-то ошибку, но где именно – понять пока не мог.

Взяв пустой конверт и вглядевшись внутрь, я заметил аккуратно приклеенный скотчем листок, который, если про него не знать, то и не заметишь. Там был упомянутый в письме стих. Право, он забавен, поэтому не могу Вам не показать. Вот он.

Шоколад - это ад. Он наркотик,
о котором так сладко молчат...
"Там и польза! - нам скажут. - Вроде..." -
и за этим рога торчат.

Ух, какие резные рожища!
Прямо взяться за них - и вскачь!
Но куда приведёт эта пища?
Только в ад. Ты в аду не плачь,

ты ведь сам проложил тропинку -
по копеечке, каждый день,
но не знаешь, какою финкой
поразил уж своих детей.

И они пристрастились кушать,
раздражая невинный дух, -
и уже потихоньку душатся,
и одною ногой в аду.

Ясно Солнце и небо голубо.
Ты сползёшь незаметно вниз,
и тебя в шоколадные губы
поцелует холодный Стикс.

Лишь тогда загорится сердце,
возбуждённое чёрным льдом -
и как будто вернётся детство,
и как будто ты станешь львом.

Зычным рыком откроешь правду,
так что черти наложат в штаны,
и весь мир забубенит завтра:
"Шоколад - это кал Сатаны!"

Вот ведь завернул, а? Тем не менее по прочтению стиха я ощутил тоску. Я понял, что потерял своего возможного единомышленника. Как знать – быть может, не будь между нами того вспыльчивого разговора и не напирай я на Мишу так безрассудно, мы бы сейчас мирно гуляли по Михайловскому парку и делились друг с другом успехами и открытиями? Может быть… Но теперь я ясно понял, что потерял его навсегда. Он дошёл до точки, за которой начинается новое предложение, предсказать которое ни я, ни он не в силах, но всё же я никак не мог отделаться от ощущения, что предложение это – вновь вопросительное, причём вопрос будет снова неправильный. Что-то не то было в его выводах…

Вот сейчас всё как заново пережил… Это было позавчера, а вчера я вернул Мишиной матери письмо (он оставил мне свой адрес, а вот как мой заполучил – для меня загадка). Мы с ней снова не сказали друг другу ни слова; вид у неё был, конечно, горький, как будто она похоронила сына, да и сам я вчера, только получив письмо, этого самого боялся, ну то есть что он убился, пока не дочитал до конца и в этом смысле не успокоился. Не представляю даже, каково ей теперь. Ну, навязываться с утешениями я не стал, тем более, что чувствовал исходившую от неё ко мне неприязнь, будто меня подозревали в негативном влиянии на Мишу (может, я это сам себе надумал, но так показалось), поэтому пошёл домой, а по пути всё думал: а если желания его, будучи исполненными, не только не истощатся, а лишь преумножатся? Куда он тогда денется? Не разорвут ли они его в разные стороны? А может быть, у него всё получится… Это меня тревожит до сих пор и, наверное, во всю жизнь будет тревожить, если он не вернётся жив-здоров и сам мне про свои приключения не расскажет. А я к тому времени исполню его завет – буду вести здоровую жизнь. Постараюсь не кичиться, не хвалиться успехами, есть они или нет, не упрекать людей в их слабостях, не навязываться. Именно поэтому и даю Вам полное право (а то Вы как будто и без моего разрешения не можете решить, ха-ха!) не читать присланные мной статьи, так меня вдохновившие.

Этой ночью снился кошмар, после которого, проснувшись, чувствую себя и теперь ещё преступником, хотя это и был всего лишь сон. Снилось мне, как будто я, истратив все деньги на шоколадки, был вынужден просить высылки у родителей. Получив же деньги, после мучительнейших терзаний души и совести с одной стороны и тела – с другой, отправился в магазин и купил какой-то дорогой шоколад, какого никогда не ел и не видел никогда на прилавках. Помню, кассир мне подмигнул и как-то злорадно блеснул зубами, что я подумал, будто это сам дьявол передо мной явился и смеётся. От этой улыбки я и проснулся.

Что ж, пожалуй, пора мне заканчивать моё длинное письмо. Завтра иду к стоматологу – получил зарплату на своей непостоянной работёнке. Сладкое после Мишиного письма не ем и не собираюсь. А соблазнов море… Но хватит обо мне – поэму уже целую настрочил! Как Вы-то поживаете? Пишите всё, буквально всё – я жажду общения с Вами и ужасно интересуюсь Вашим мнением по затронутым мною и Мишей вопросам.

С нетерпением жду Вашего ответа,
Ваш преданный друг Саша,
3 марта 2016 года.

P.S. Не забудьте написать ВСЁ – и тут уж я Вам никакого выбора не даю. До скорого письма!